Работы в европейских коллекциях — это живопись, графика или что-то иное? Как они связаны с вашими российскими проектами?
Это живопись. У меня есть коллекционер – он специализируется на австрийском искусстве прошлого столетия. У него большая коллекция моих ранних работ. Его интерес к моей первой живописной серии "Жрущие мясо. Атомизация" и подвиг меня полностью погрузиться в искусство, вернуться в Россию и начать глубинное исследование русского монастыря. Прежде он называл меня "мой маленький гений", после монастырей и новой живописи сказал: "мой гений вырос".

Какие форматы вам интересны: персональные выставки, коллаборации с учеными, создание архива, кураторские проекты?
Сейчас я концентрирую свои силы на строительстве Сада. Для этого я презентую коллекцию войлочных работ через групповые выставки, фестивали и ярмарки. Также я общаюсь с представителями разных институций, узнаю, как бы они проектировали такое место. Цикл создания произведений живописных долгий, так что у меня есть еще два года на завершение уже имеющихся сюжетов. У меня есть один перформанс и один хепеннинг, которые необходимо провести до конца жизни.

Ваши темы могут читаться как темные (деперсонализация, танатос). Но проекты («Мольба», Библейский Сад) звучат созидательно. Это осознанный баланс?
Человек размазан по оси смыслов. Невозможность создать более-менее стабильную форму Я – вопрос самоидентификации разрушающихся империй в 20 веке до сих пор не решен. Для меня не существует разделения света и тени. Знаете, раньше я была убеждена, что общаюсь с Богом. После бесед с монахами я узнала, что даже они не знают, с кем они говорят. Темные стороны маскируются под добро, внушают доверять им, а после губят безвозвратно. Бог обращается злом, пугает человека, но спасает его душу. Я не научилась различать добро и зло. Меня научили молитве: «Боже, надеюсь, это во имя твое, а если я совершаю зло – управь и избавь от этого». Но я, как и прежде – размазана по оси смыслов и ищу благословения.

Одна часть моей семьи может построить и запустить ядерный реактор,
а вторая половина семьи имеет свой храм.


Я — сосуд, полигон, проходная, где Бог и Человек подсматривают друг за другом, а я наблюдаю за их гляделками.

Психиатрия называет это деперсонализацией, христианство — пророчествованием. Для меня это то, что я не могу избегнуть. По ощущениям это словно в моих ребрах умер Бог и громадой тела своего давил их, создавая огромное пространство черноты, а после черноты пропал и Его труп. Осталась я, с домашними диалогами о черных дырах и высокой идее о Человеке. Ощущение реальности было потеряно, но смысл его был спасен.

Я отчаянно искала, как бы избавиться от этой тяжести. Реализовала социальный проект, в исследовательской части которого нашла лечение этого состояния. Обрела свою судьбу. Теперь огромный масштаб личности - пространство внутри ребер - служит обществу. Теперь я могу возвращать подарки, которыми наградил меня Бог.

Сейчас я создаю первый в России Библейский Сад(культурный центр). Это ландшафт, где библейские истории переплетаются с доминантами человеческого бытия: отношением к Богу, другим людям и себе. Сад - мое следующее большое полевое исследование. Манифест культуры.

Я — сосуд, полигон, проходная, где Бог и Человек подсматривают друг за другом, а я наблюдаю за их гляделками.

Психиатрия называет это деперсонализацией, христианство — пророчествованием. Для меня это то, что я не могу избегнуть.
Это родилось, когда в моих ребрах умер Бог и громадой тела своего давил их, создавая огромное пространство черноты, а после черноты пропал и Его труп. Осталась я, с домашними диалогами о черных дырах и природе гравитации. Ощущение реальности было потеряно, но смысл его был спасен.